Сказочный текст для всех языковых культур признается прототипом Текста и даже моделью Языка вообще. С другой стороны, именно неопределенно-артиклевые формы имени являются ключевыми для сказочного текста, вводя так называемый термовый словарь сказки¹. Признается, что первая фраза зачина сказки (типа жил-был Х) является классическим примером интродуктивной референции, выражаемой практически всегда с помощью неопределенного артикля (далее НА), весьма часто даже и в безартиклевых языках (ср. рус. потенциальный НА: Жил да был один король...). Анализ параллельных переводов с русского на ряд артиклевых языков дает основания утверждать, что функциональная сфера неопределенно-артиклевых форм в различных языках не симметрична: функциональные потенциалы этих форм могут быть расположены в пределах континуума от меньшей степени развития НА до большей². Можно говорить о минимальной степени грамматизации потенциального НА, например, в болгарском языке, хотя и в несколько большей степени, чем в русском (под потенциальным артиклем мы имеем в виду только слово типа один, а не какие-либо иные способы передачи значения неопределенности). Если же посмотреть на средства выражения неопределенности более широким взглядом, включив в них такие средства, как порядок слов и просодические явления (интонацию и логическое ударение) , то в русском языке можно говорить о ‘супрасегментном артикле’. Неопределенность в данном случае передается в рамках грамматико-контекстуального комплекса (форма + лексическое наполнение + контекст), т.е. объединения разноуровневых средств для выражения единого грамматического значения. Подобные явления могут быть названы грамматической просодией.

Попробуем проанализировать соотношение артиклей в зачинах сказок на ряде языков³ (для целей настоящей статьи определенный (ОА) и нулевой (ØA) артикли являются лишь фоном, на котором разыгрывается функциональная драма НА.) Приняв “презумпцию употребления” НА в инициали сказки, попытаемся интерпретировать случаи неупотребления, отступления от данного стандарта. В одном из итальянских сборников собраны сказки о животных. ØA во всех семи случаях связан с использованием имени собственного (Fratel Coniglietto / Братец Кролик и др.), которое обычно принято ассоциировать с определенностью, равно как и уникальные имена (il Sole / солнце, lo Spirito del Bene / дух добра, la Morte/ смерть), составляющие 7 из 38 употребленных ОА. Из оставшихся 31 – один случай ситуативно-культурной уникальности (la moglie di un contadino / жена крестьянина, для европейских культур ‘жена’ – уникальный предмет), все же остальные – имена животных. Что представляют собой имена животных в сказке? Пожалуй, в чем-то они близки именам собственным. В мире сказки животные-персонажи живут под своими родовыми именами. И в немецком сборнике, где на 49 НА приходится всего лишь 3 ØА и 3 ОА, все три случая употребления ОА – в сказках о животных. Нельзя, однако отрицать и обратной возможности, т.е. употребления названия животного с НА: итал. C’era una volta un lupo e una volpe / Жили-были волк и лиса, но точно так же нельзя отрицать и возможности употребления НА с именем собственным (во всех сопоставляемых языках): венг. volt egy Világszép Jánossa/ Жил-был (один) Янош Прекрасный (далее по ходу рассказа, как и полагается, идет ОА); англ. The tale is about a Mr.Noy, a well-liked farmer, who lived near Selena Moor / Это сказка о некоем господине Ное, всеми любимом фермере, который жил близко от болота Селена. С именем собственным могут употребляться в интродукции и некоторые средства периферии микрополя, типа определенный, некоторый и даже один в артиклевой функции в сильноартиклевом языке: At Axholme, alias Haxey, in ye Isle, one Mr. Edward Vicars ..., together with one Robert Hallywoll a taylor, intending.../ В Аксхольме, или Хакси, на острове, некий г-н Эдвард Викарс, вместе с неким Робертом Холливоллом, портным, собирались... – подобные случаи больше характерны для безартиклевого русского. Однако возможность употребления не равна обязательности. Если НА в интродукции обязателен (обязательность понимается не как внешний фактор по отношению к отправителю сообщения, а как правила соотнесения его интенции и антиципируемой инференции) для нарицательных имен, то для имен собственных он возможен в том случае, если говорящий не ожидает от слушающего соответствующего понимания без такого “усилительного” употребления. Употребление один вместо НА в сильноартиклевом английском (пример выше) связано с еще бульшим усилением по шкале ожидаемой инференции получателя.

Кроме того, следует отметить, что все из 30 остающихся случаев употребления ОА представляют персонаж сказки в позиции субъекта предложения, а связь субъектности, топикальности и тематичности с определенностью неоднократно отмечалась⁴. Приведем пример интродукции из двух венгерских сказок (это свойственно не только венгерскому языку), одна из которых вводит основной терм (главного героя) посредством конструкции жил-был {НА} какой-то кто-то Volt egyszer egy nagyon szegény cigány / Жил-был однажды один очень бедный цыган; другая же использует конструкцию {ОА} кто-то был какой-то A cigány nagyon szegény volt / Цыган был очень беден. И в одном, и в другом случае цыган вводится впервые, но рематическая часть, обладающая ‘избирательным сродством’ с неопределенностью, во втором перемещается на слово бедный. Как видим, имеются и синтаксические факторы выбора ОА/НА, взаимодействующие с общетекстовыми и общеситуативными.

Получается, что во всех случаях неупотребления НА в интродукции мы не увидели случаев ‘свободного’ выбора ОА или ØA (то есть выбора, мотивированного концептуализацией ситуации как определенной), всякий раз их употребление было связано с тем, что НА не мог быть употреблен в этих случаях. Это значит, что есть как текстовые, так и внетекстовые факторы употребления НА, причем к тому же и факторы внеситуативные, которые можно было бы назвать словарными. В тех случаях, когда в сказочной инициали мы встречаем иной артикль вместо ожидаемого НА, мы имеем дело исключительно с внетекстовыми факторами. В то же время, неопределенность как поле, как фон ‘разлита’ по остальной части начала текста, она проявляется через посредство обстоятельственных элементов, если уж субъект не может не быть определенным (C’era una volta il lupo / Жил-был однажды волк).

Таблица 1

Процентное соотношение артиклей в интродуктивных фразах сказок на сопоставляемых языках

* соотношение артиклей в сборнике сказок о животных;

** в русском подсчитаны случаи ‘грамматической просодии’

Поле неопределенности в начале сказки в целом имеет бульшую ‘напряженность’: даже если основной терм введен не НА, во всех языках наблюдается уже указанное явление ‘разлитой по окружающему тексту’ неопределенности: итал. Una volta il Signore e San Pietro passarono per un campo, quando tra un filare e l’altro schizzò fuori una lepre / Один раз Господь и Святой Петр проходили по одному полю, когда между одной бороздой и другой проскочил (один) заяц//. Именно поэтому мы не связываем появление ОА у основного терма сказки в интродуктивной фразе (инициали) с текстовыми факторами. Большей частью ОА в инициали связан с факторами словарными, которые приходится, таким образом, считать факторами более высокого ранга. Напрашивается вывод: интродукция является типичным текстовым контекстом для неопределенности, даже если главный терм вводится с ОА. То есть, без учета остальных факторов текстовая позиция интродукции основного терма (инициаль) является обязательной для неопределенности при соответствующем синтаксическом оформлении (тип жил-был).

Синтаксическая структура инициали может считаться грамматизованной как по функции: введение ремы в артиклевых языках с относительно жестким порядком слов (в безартиклевых и в слабоартиклевых грамматизуется сам порядок слов), так и по форме: а) в некоторых языках можно наблюдать отсутствие, в рамках этой конструкции, согласования глагола быть с вводимым термом и дальнейшими глаголами, относящимися к этому терму: итал. C’era una mamma e una figlia, che tenevano una locanda nobile / досл. Жил(а)-был(а) (sic!) одна мать и одна дочь, что имели достойное жилище; C’era tre sorelle, a lavorare in un paese / Жил-был (sic!) три сестры, которые собирались работать в одной деревне; венг. volt három leány / Было три сестры; Volt két fiatalember / Было два юноши; б) в некоторых языках образовались безличные формы интродуктивной конструкции: болг. имало; исп. había; франц. Il y avait.

Как видно из Табл. 1, по интродуктивным фразам ни один из артиклевых языков не проявляет особых, отличных от других свойств. Даже болгарский и венгерский (слабоартиклевые, если учитывать функциональный потенциал НА в этих языках в целом), в интродуктивных предложениях проявляют полное единодушие с сильноартиклевыми. Практически все случаи употребления ОА в инициали связаны с именами собственными, уникалиями или с притяжательной или ситуативной уникальностью (в одном царстве только один-единственный царь, у одной жены только один-единственный муж, у одного человека только одна-единственная голова и т.п.), то есть, с теми случаями, когда употребление НА могло бы привести к непониманию. Некоторое исключение составляет венгерский: иногда употребление ОА в инициали не нейтрализуется указанными аргументами (уникальность): Falujába tartott a kiszolgált katona / В деревню вернулся отставной солдат; Egyszer egy faluban a háziasszony rajtakapta... / Однажды в одной деревне умерла хозяйка дома. Если встречающееся нулевое оформление можно интерпретировать как реликт прежней системы (неопределенность выражается нулем), причем не только в венгерском (итал. C’era una volta marito e moglie / Было (sic!) один раз муж и жена; болг. Живял в някое село умен и добър старец / Жил в одном селе умный и добрый старик), то появление ОА в интродукции для предыдущего этапа развития артиклевой системы нехарактерно. Сомнительно было бы интерпретировать эти факты и как стилистический прием, свойственный более современной литературе. Будем считать это венгерской идиоэтнической особенностью.

Анализ русского материала подтверждает мысль о том, что функционально-семантическая сторона универсальной категории определенности/неопределенности принципиально одинакова в артиклевых и безартиклевых языках. В Табл. 1, в графе НА, условно учтены предложения с инверсией, т.е. с порядком слов VS, с типичной интродуктивной сказочной формулой жил-был кто-то, который, либо просто с инвертированным порядком слов типа (с)делал кто-то, а также ряд формально бессубъектных предложений типа (кому-то) из чего-то сделали (было сделано) что-то, т.е. учитывались предложения, обычно ассоциируемые с экзистенциальной интродукцией. Условное неупотребление артикля и условный ОА связаны, как и в других языках, с именами собственными и уникалиями (Ангел, Царь, Буря, Воробей Воробеич). Как это уже указывалось ранее для артиклевых языков, именно в этих и только в этих случаях встречается порядок слов SV, как грамматизованное супрасегментное средство выражения определенности: Дятел красноголовый лазил день-деньской по пням и дуплам; Козел повадился в огород. Это подтверждает лишний раз вывод о функционально-типологической эквивалентности линейных и нелинейных средств, таких как артикли ОА/НА и некоторые синтаксические обороты, с одной стороны, и порядок слов SV/VS, с другой.

Рисунок 1

Типология способов выражения грамматических значений в явной и скрытой грамматике.

Отсутствие формального НА, равно как и ОА, не мешает скрытой грамматике русского языка выражать, причем достаточно эксплицитно, универсальную категорию определенности/неопределенности. Вопрос упирается, скорее, в принципы классификации грамматических средств: какое из них считать собственно грамматическим, а какое нет. Многие исследователи говорят о наличии ‘супрасегментного’ артикля в русском языке, а Г.Гийом в свое время писал и об ‘оккультном’ (occulte) артикле в латыни⁵. Этот ‘вопрос о терминах’ может решаться только с учетом двух взаимодополнительных возможных позиций наблюдателя: монолингвистической и полилингвистической, т.е. в рамках одной конкретной языковой системы и в рамках абстрактного универсального языка. Признавая функциональную эквивалентность разных типов грамматических средств (см. Рис. 1), мы встаем на полилингвистическую позицию. В рамках моноязычной грамматики решение вопроса могло бы быть другим.

Выделяя анализ и синтез, как различные способы выражения грамматических отношений, мы ориентируемся на параметр дуалистического соотношения плана выражения и плана содержания. Анализ: одному элементу плана выражения соответствует один элемент плана содержания. Синтез: одному формальному элементу соответствует полифункциональное единство⁶. Для супрасегментной грамматики характерно обратное: различные средства направлены на выполнение одной функции. Реальный грамматико-контекстуальный комплекс содержит в разной пропорции все способы, и кроме того, наблюдаются динамико-исторические сдвиги в распределении этих способов, может быть поэтому картина представляется ‘пестрой’: множество функций соответствует множеству формальных средств. Аналитический способ выражения объединяет явную и скрытую грамматику как в системном, так и в историческом плане, хотя отдельные элементы грамматико-контекстуального комплекса могут быть полифункциональными, а комплекс в целом может включать и супрасегментные средства. В то же время это промежуточное явление (как и сам языковой знак, явление двойственное, асимметричное, дуалистичное) позволяет обеспечить сравнение средств грамматики явной и грамматики скрытой.

Большинство исследователей болгарского, и иногда венгерского, языка предпочитает ‘не замечать’ НА, или артиклевой функции у числительного⁷. Надо сказать, что подобные взгляды высказывались лингвистами и в отношении сильноартиклевых языков. Так, дю Марсэ, критикуя своих предшественников Арно и Лансло за выделение НА, рассматривал un, une наряду с quelque, certain, tout, лат. quidam и др. как препозитивные прилагательные, Амадо Алонсо приводит около десятка ‘аргументов’ в пользу того, что в современном испанском un/una является неопределенным местоимением, а не артиклем⁸. Пожалуй, только английский a/an, формально разошедшийся с числительным one, избежал этой участи именно благодаря тому, что разница в плане содержания в нем поддерживается и разницей в плане выражения. Нельзя не признать, что во всех примерах, приводящихся в качестве аргументов, фигурирует именно неопределенное местоимение или прилагательное, но делать отсюда вывод об отсутствии НА вообще можно только при принятии явно абсурдной общей посылки об изоморфизме двух планов!

Действительно, и чисто статистически, и в системно-функциональном плане появление НА в венгерских, а тем более, в болгарских текстах весьма ограничено. Но, как показывает материал параллельных переводов, синтаксические конструкции и функциональные типы, в которых один в артиклевой функции все же встречается, типологически сходны с начальными этапами формирования НА в языках с сильным, развитым артиклем. В связи с этим, целесообразнее рассматривать один и в венгерском, и в болгарском, да даже и в русском языках как слабый артикль или как протоартикль на разных этапах грамматизации. Это ни в коем случае не означает монолингвистического ‘признания’ или ‘непризнания’ артикля (НА) как категории в рамках грамматики одного из конкретных языков. С точки зрения полилингвистической, перед нами в каждом языке – всего лишь один из вариантов выражения некоторого пучка функциональных констант, связанных с данным континуумом универсальных смыслов. Более того, именно данные языков со слабым или только зарождающимся НА помогают более детальному, дискретизированному рассмотрению функционального спектра НА в сильноартиклевых языках.

Говоря о факультативности и обязательности, следует еще раз отметить весьма сильную относительность подобных обобщенных оценок. Интересно обратить внимание на приведенный (по другому поводу) Дж. Мак-Лафлином перевод на современный английский отрывка из Истории Беды Достопочтенного (древнеанглийский период, 673-735 гг.) В этом переводе, как и в оригинале, нет ни одного НА, хотя ОА присутствует даже в тех случаях, когда в оригинале его нет. Подобное игнорирование НА, наряду с древним порядком слов создает эффект стилизации текста ‘под старину’. Получается, что и в сильноартиклевом языке можно, если захотеть, сделать НА факультативным⁹! Если вспомнить об известных возможностях опущения артиклей в телеграфном стиле, в заголовках и др., то факультативность оборачивается опять же только лишь одним из многих факторов выбора.

Фактически, в современном болгарском языке мы наблюдаем переходный момент трансформации системы выражения определенности/неопределенности, конкуренции разных способов выражения грамматических данных значений. Такая конкуренция, разумеется, происходит всегда и в любом языке, но есть случаи, когда конкурируют периферийные и центральные средства (как в русском: один vs. нелинейные средства), и есть случаи, когда какое-то из периферийных средств перемещается ближе к центру, фактически изменяя тип языка, точнее, характер, тип-в-языке. Именно эта ступень расширения сферы функционирования НА и наблюдается в болгарском языке.

В венгерском языке НА находится на более продвинутой ступени в смысле отсутствия факультативности в ряде грамматико-контекстуальных комплексов. Ограничения на употребление НА во многом связаны с различными стилистическими рангами и жанрами, лексическими запретами и предпочтениями. Функции НА в венгерском более разнообразны и стабильны, но полного функционального разнообразия, характерного для языков с сильным артиклем, в венгерском языке мы не наблюдаем. В венгерских языковедческих работах до последнего времени, как и в болгарском языкознании, внимание в первую очередь уделяется ОА. Более ранние работы, грамматики XVII-XVIII века, указывают на существование артикля вообще, однако НА, равно как и неопределенность, выраженная в типе глагольного спряжения, столь характерная для венгерского, почти не рассматриваются. Вряд ли стоит напрямую приравнивать ‘возраст’ артикля в том или ином языке и сферу его функциональных возможностей на современном этапе развития, но все же очевидно, что венгерский НА появился раньше болгарского (в нашем распоряжении имелись переводы Евангелия, сделанные в Венгрии в XIV-XV вв., с ‘артиклевой партитурой’, практически полностью совпадающей с современной), он обладает бульшими функциональными возможностями, да и среди грамматистов получил более широкое ‘признание’.

Универсальный общечеловеческий язык, таким образом, обладает сферой потенциальной, латентной грамматики, реализующейся либо в явной, либо в скрытой грамматике конкретных языков. Принадлежность возможных элементов к нечеткому множеству потенциальной грамматики характеризуется некоторой степенью принадлежности, т.е. сама граница этой нечеткой сферы является нечеткой, континуальной¹⁰. Определение ее границ и наполнения для исследователя состоит в привлечении эмпирического материала возможно бульшего объема, с одной стороны, а с другой – в установлении функционально-прагматической детерминированности сферы грамматики. Движение исследования должно осуществляться при достижении возможно бульшего баланса между эмпиризмом и монолингвизмом первого подхода (и бесконечностью материала!) и субъективизмом и умозрительностью второго. Истина может лежать посередине.

Литература и примечания

1. Ревзин И.И. К общесемиотическому истолкованию трех постулатов Проппа // Типологические исследования по фольклору. М.: Наука, 1975. С. 90-91; Цивьян Т.В. Категория определенности/неопределенности в структуре волшебной сказки // Категория определенности/неопределенности в славянских и балканских языках. М.: Наука, 1979. С. 345-347; Weinrich H. Textlinguistik: Zur Syntax des Artikels in der deutschen Sprache // Jahrbuch für Internationale Germanistik. 1969. Jg. I. Heft 1.- Berlin; Zürich: Vg.Gehlen, 1969. C. 66.

2. Кашкин В.Б. Континуально-дискретный принцип в универсальной функциональной грамматике. АДД / Санкт-Петерб. гос. ун-т. СПб., 1996. – С. 35-36.

3. Briggs K.M. A Sampler of British Folk-Tales. L., 1977; Folk-Tales of the British Isles. M., 1987; Br.Grimm. Kinder- und Hausmärchen. Leipzig,1984; Il était une fois... M., 1983; Cuentos populares de España. Madrid, 1965; Fiabe italiane, raccolte... da I.Calvino. Torino, 1956; Storie di animali di tutto il mondo. Praha; Milano, 1984; Az Istén, a Sátán és a Muzsik. Budapest; 1989; Magyar népmések.- Budapest, 1960; Български народни приказки. София, 1962; Българско народно творчество. Т.9. София, 1963; Народни приказки. София, 1970; Городок в табакерке. Сказки русских писателей. М., 1989. Количество сказок в сборниках различно (от чуть более 100 до 400), поэтому в таблице приведены данные в процентах. В сборниках имелись не только сказки о животных или легенды (где можно ожидать большой перевес имен собственных и уникалий). Во внимание принимался основной терм сказки (главный герой) в интродукции. Имена собственные причислялись к ОА, периферийные средства – к соответствующему разделу.

4. Ревзин И.И. Структура языка как моделирующей системы. М.:Наука,1978. C. 258-262.

5. Категория определенности/неопределенности в славянских и балканских языках. М.: Наука,1979; Guillaume G. Le problème de l’article et sa solution dans la langue française. Paris: Hachette, 1919. C. 311-312.

6. Здесь мы отчасти сближаемся с концепцией Ш.Балли: Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М.,1955, С.158-160.

7. См. например, История на новобългарския книжовен език. София: Изд-во БАН, 1989. С. 390-392; Станков В. За категорията неопределеност на имената в българския език // Български език. 1984. Кн. 3. С. 195.

8. Sahlin G. C. du Marsais et son rôle dans l’évolution de la grammaire générale. Paris: Pr. Universitaires, 1928. C. 232-233; Alarcos Llorach E. El artículo en español // To Honor R. Jakobson. Vol.I. The Hague; Paris: Mouton, 1967. C. 20.

9. MacLaughlin J. Aspects of the History of English. N.Y.: Holt, Rinehart & Winston, 1970. C. 11.

10. Пиотровский Р.Г. Текст, машина, человек. Л.: Наука, 1975. С. 209.

© В.Б.Кашкин, 1998

• В.Б.Кашкин. Неопределённый артикль в зачине сказки. Опубликовано в сборнике: Лексика и лексикография. Вып. 9. М., 1999. С. 95-102.